Дым отечества [СИ] - Татьяна Апраксина

«Единственные люди, чьи действия в этом деле не вызывают удивления и нареканий — мастера-бальзамировщики города Дун Эйдина. Поскольку послам были предоставлены почетные места у самого барьера нижней галереи, я имел возможность в подробностях рассмотреть их работу и не нашел в ней недостатков. Граф Хантли даже не производил впечатления спящего. Иногда мне казалось, что сейчас он сделает шаг вперед из гроба — и ответит своим обвинителям. Судя по лицам заседателей, я был не одинок.

Перед Парламентом с самого начала стояла сложная юридическая проблема: для того, чтобы начать суд, требуется, чтобы обвиняемый ответил, считает он себя виновным или же невиновным, и выразил согласие подчиниться суду страны. Если он откажется сделать выбор, соответствующий служитель обязан надевать на него одну за другой цепи оговоренного в законе веса, пока согласие не будет получено, либо пока цепи не раздавят обвиняемого насмерть. Бывает, что преступники, как в Каледонии, так и в Альбе, ибо это обычай старого Королевства, выбирают этот способ смерти, поскольку суд в этом случае считается несостоявшимся, а значит и имущество мертвеца на может быть конфисковано. Однако, здесь этот метод был не только явственным образом неприменим, но еще и нежелателен, ибо распадись набальзамированное тело под весом цепей, многочисленные искатели королевской милости остались бы ни с чем. Потому председатель суда, тесть лорда-протектора, задав графу Хантли положенный вопрос, предложил засчитать молчание ответом: „невиновен“, поскольку отсутствие признания вины равно признанию в невиновности.

Дальнейшее было не только абсурдно, но и приближалось по своей противоестественности к наиболее гнусным чернокнижным ритуалам, ибо трудно себе представить иное действо, в котором понадобилось бы настоятельно задавать вопросы мертвому телу и признавать его вполне естественное для бренных останков молчание неуважением к суду. За каковое неуважение праху графа Хантли и запретили говорить в свою пользу. Далее судья выдвигал обвинение, выслушивал нескольких свидетелей, как правило, противоречивших друг другу, спрашивал, может ли подсудимый назвать свидетелей защиты, и, так как молчание было ему ответом, переходил к следующему пункту.

Джордж Гордон, старший и вновь наследный сын графа Хантли, еще в самом начале процесса был лишен слова также за неуважение к суду, однако вовсе не за молчание. Осмелюсь доложить, сир, что еще долго эта почтенная и в целом небесполезная формула будет для меня, как и для многих иных зрителей сего высокого зрелища, припахивать бальзамировочным составом, уважение же к этому богомерзкому суду испытывать попросту невозможно. Все отмечали, что сын подсудимого держался мужественно и сдержанно, впрочем, многие предпочли называть это дерзким, равнодушным и бесчувственным поведением, хотя чем более безумным становилось действо, тем чаще терпение изменяло этому, на первый взгляд и впрямь холодному до бесстрастности лорду, и несколько раз он действительно оскорбительно отзывался о процессе и судьях. Замечания его были меткими и уместными, но достаточно быстро его лишили голоса сначала словесным запретом, а потом и угрожая силой, впрочем, угрозы не оказали на него достаточного воздействия, и тогда председатель постановил, что на время заседания голос Джорджа Гордона останется неслышим. Таким образом, в зале присутствовал мертвец, чье молчание посчитали словом, и живой, чьи слова приравняли к молчанию.

Удивительно, что проповедник Джон Нокс, близкий к франконской ереси, счел необходимым вступиться за Джорджа Гордона, как за собрата по неправой вере, и многие усмотрели тут прямую связь не с теми догматами, которые разделяет сын подсудимого, а с решительным поражением, которое потерпел Нокс в вопросах веры. Фактически, проповедь его была продиктована не благочестием и негодованием и даже не милосердием или братским чувством, которое ведомо и еретикам, а желанием взять реванш, каковое не чуждо этому ученому мужу в степени избыточной, что может оказаться полезным Аурелии при умелом подходе, ибо многих других пороков Нокс лишен.

Заступничество еретика, в открытую превозносящего премудрость устройства Франконии и тамошней ограниченной королевской власти, конечно, не могло вызвать благосклонности Ее Величества, но гневная проповедь, в которой Нокс не стеснялся в выражениях разряда „богохульство“, „чернокнижие“ и „Содомское пиршество“, визит посла Рэндольфа, открывшего королеве глаза на то, что было ведомо всему Северу и большей части Юга, изрядное давление, которое оказывал на Ее Величество граф Мерей, в совокупности привели к тому, что обвинительный приговор мертвецу был вынесен, а Джордж Гордон, так и не получивший слова и возможности защищать себя, был судим и осужден практически заочно. Ему был вынесен приговор, противоречащий истине и здравому смыслу и изобилующий ошибками (прилагаю точный список), но несомненный по своему существу, ибо государственная измена в Каледонии не предусматривает иного наказания, кроме смерти. Однако королева приговора не подписала, так что в нынешний момент Гордон заключен в королевскую темницу в замке Дун Бар, где будет пребывать до